– Что, простите?.. – растерянно переспрашиваю я, наконец отходя от порога и закрывая входную дверь. Впрочем, не уверен, насколько разумно оставаться с этой особой в замкнутом пространстве.
– Мистер Жирол – радикальный воинствующий веган, – объявляет Аннетт-Эдит, открывая коробку с остатками лапши «Ло Мейн» и подозрительно принюхиваясь.
– Это как?.. – растерянно – и чуть испуганно – уточняю я.
– Мистер Жирол не только отказывается носить и употреблять в пищу все, что имеет животное происхождение, но и не желает входить в помещения, где находятся продукты такого рода.
С этими словами Аннетт-Эдит швыряет лапшу, куриные крылышки и полпакета молока в прозрачный пластиковый пакет, который только что достала из сумки.
– Вы что творите? – возмущаюсь я и через всю кухню кидаюсь к ней в надежде, что нахалку удастся остановить. – Выбрасываете мои продукты!
– Отметьте нужные пункты в этой форме, и студия возместит все убытки, – мимоходом бросает Аннетт-Эдит, оставив на столешнице какую-то анкету и переходя в гостиную. Там ее взгляд сразу останавливается на развешанных по стенам черно-белых фотографиях ночных улиц Торонто. Баловался, когда еще занимался журналистикой. В основном снимки сделаны при использовании длительной выдержки. Конечно, в экспонаты Художественной галереи Онтарио фотографии не годятся, однако мне они нравятся.
– Вы что себе позволяете? – продолжаю возмущаться я. – Врываетесь в чужой дом, выкидываете чужую еду!
– Это все надо снять, – указывает на снимки Аннетт-Эдит. – У мистера Жирола фобия – не выносит черно-белых изображений. Можете их куда-нибудь убрать?
– Нет, – категорично заявляю я. – Хоть пальцем притронетесь, звоню в полицию!
Ассистентка окидывает гостиную долгим взглядом.
– Думаю, можно посадить его в кресло рядом с дверью. Оттуда фотографий не видно. Есть в доме куклы? Мягкие игрушки?
– А если есть, то что?
Аннетт-Эдит только фыркает, видимо давая понять, что это требование не такое строгое, как предыдущие.
– Хорошо. А теперь перечислю основные правила.
– Основные правила? – ошарашенно переспрашиваю я. – У меня встреча не с президентом Канады, а с режиссером, который снял всего один фильм!
– Ни в коем случае не дотрагивайтесь до мистера Жирола, случайно либо намеренно, – невозмутимо продолжает Аннетт-Эдит. – Если он сам дотронется до вас, это нормально, но ни в коем случае не отвечайте на его прикосновения и не инициируйте телесный контакт.
– Будьте спокойны, никаких телесных контактов. Только прикоснется, пальцы переломаю, – мрачно обещаю я.
– Иногда мистер Жирол может использовать в речи незнакомые вам слова, и некоторые, вероятно, покажутся странными, – не удостоив меня ответом, тараторит дальше ассистентка. – Видите ли, сейчас он работает над созданием собственного языка, некоторые слова и выражения которого уже сейчас включает в повседневный обиход. Вы не должны задавать вопросы или высказывать какие-либо комментарии по поводу фраз, смысл которых вам неясен. Пожалуйста, постарайтесь сделать вид, будто понимаете, о чем речь.
– И давно у мистера Жирола появилась эта милая привычка? До побега из сумасшедшего дома или после? – уточняю я.
– А теперь подпишите разрешение, – приказывает Аннетт-Эдит, протягивая мне клипборд и ручку.
Растерянно гляжу на лежащий передо мной лист.
– Какое еще разрешение?
– Вашу встречу с мистером Жиролом будет снимать группа документалистов. Вы должны дать согласие на проведение съемки.
– Это еще зачем?
– Мистер Жирол хочет запечатлеть на камеру свою работу по изобретению нового языка, – поясняет ассистентка. – Съемочная группа всюду следует за ним уже на протяжении пяти лет. Это очень важный и поистине выдающийся проект.
– Что правда, то правда, – в первый раз соглашаюсь с ней я. Но совсем по другим причинам, чем кажется мистеру Жиролу.
– Не могли бы вы поставить подпись? – напоминает Аннетт-Эдит, нетерпеливо пихая клипборд мне в руки.
– Нет, не мог бы.
– Что, простите?
– Если и соглашусь терпеть у себя в квартире тронутого типа, использующего для общения язык, которого никто, кроме него, не понимает, то снимать этот спектакль на камеру уж точно не позволю! – взрываюсь я и выхватываю у Аннетт-Эдит из рук пакет с продуктами. – А вот ему придется уж как-нибудь стерпеть присутствие моей курицы и лапши! Иначе вызову «скорую», пусть ловят этого буйного и везут куда полагается!
Едва не испепелив меня взглядом, девушка выбегает из квартиры. Решаю, что на этом переговоры окончены, поэтому очень удивляюсь, когда пять минут спустя раздается тихий стук в дверь.
На пороге стоит низкорослый лысый мужчина лет пятидесяти пяти. На нем оранжевый шарф в горошек, мохеровый пиджак с леопардовым принтом, зеленые брюки карго и белые ботинки. Носков нет.
В общем, видок такой, будто пришел пробоваться на роль Пустячка номер 2 в продолжении сказки «Кот».
– Фрэн Жирол, – кивает мне режиссер. Голос хрипловатый, с техасским акцентом. От такого человека ожидаешь услышать что-то потоньше и пописклявее.
Не в силах подобрать слов, лишь обалдело киваю в ответ.
– Прошу извинить мою ассистентку, – продолжает Жирол. – Эдит слишком серьезно относится к некоторым моим маленьким причудам. Можно войти?
Режиссер заглядывает в комнату поверх моего плеча. Жестом показываю, чтобы проходил, и закрываю дверь. Жирол направляется в гостиную и оглядывается по сторонам, выставив перед собой ладонь, чтобы заслонить фотографии и холодильник.